Gazeta Petersburska: Галина Жукова о Кшиштофе Пендерецком

Источник

В одном я уверена – Петербург Пендерецкого как явление культуры существует и продолжит существовать. И, возможно уже скоро станет темой новых музыкальных и не только текстов – на разных языках.

«Художник не должен показывать природу такой, какая она есть в действительности, а только в преобразованном виде»

Кшиштоф Пендерецкий, из интервью Галине Жуковой Москва, Ритц-Карлтон, 27.06.2011 г.

29 марта 2020 г. Кшиштоф Пендерецкий ушел от нас в историю. Обладатель, наверное, всех возможных международных наград и премий – в течение многих десятилетий он олицетворял собой мир польской современной академической музыки.

Фигура Композитора представала в разных ипостасях – Философа, Садовника, Наставника, Дирижера. Пендерецкий любил дирижировать не только и не столько своими сочинениями – был интересным интерпретатором симфонических полотен Бетховена, Малера, Шостаковича.

Важен для него был Петербург, и значима русская литература – свидетелями тому сочинения на тексты Есенина, Достоевского, Булгакова. Мог с легкостью цитировать по памяти русские стихи и прозу.

В Ленинграде/Петербурге Пендерецкого всегда ждала своя просвещенная и преданная аудитория. Было и немало настоящих друзей. Один из самых близких – собрат по мастерству, по духу и по масштабу дара – выдающийся русский композитор Сергей Михайлович Слонимский, ушедший в этом же «переломном» 2020 году. У них были разные музыкальные вселенные, но во многом общая этика, представление о должном в жизни и профессии. Оба поддерживали молодых в искусстве, были искренними в оценке, солидарными в неприятии всего фальшивого, хамовато-бездарного, суетливо-расчетливого.

В дни петербургских премьер вместе с четой Пендерецких часто можно было видеть и профессора, декана Философского факультета СПбГУ Юрия Никифоровича Солонина. Юрий Солонин представлял собой тип университетского профессора, почти не встречающийся ныне. Он не пропускал ни одного значительного концертного события в филармонии, воспринимал музыку как неотъемлемую часть своего интеллектуального бытия. Узнав, что материал моей будущей кандидатской по философии культуры включает сочинения Кшиштофа Пендерецкого, поначалу отнесся настороженно – на предзащите тщательно выяснял мое отношение к процессу глобализации, вникал в суть музыковедческих терминологических баталий, и в итоге поддержал все положения, выносимые на защиту.

Тогда, в нулевые, не только пианистам и философам, но и всем остальным казалось, что открытое общество, «плавильный котел» без границ, в котором все люди стремятся к единому жизненному сценарию и общим стандартам – это правильно и навсегда. Моя же работа несколько отклонялась от привычного дискурса, выявляя этнокультурное своеобразие, «польскость» в музыкальном мышлении гражданина мира, мэтра авангарда, «сонористического структуралиста». Напомню, термин соноризм восходит к французскому sonner (звучать). В соноризме то место, которое в традиционном музыкальном языке занимает мелодия, гармония, метр и ритм, принадлежит звуковой массе как основной смысловой единице. Поскольку соноризм тяготел к поиску неизведанных ранее звучаний, композиторы-сонористы столкнулись с необходимостью значительных новаций в области приемов звукоизвлечения, нотации и нотной графике. Сонористический период композиторских поисков Кшиштофа Пендерецкого продолжался чуть более десяти лет, отход от этой техники демонстрирует уже партитура «Пробуждения Иакова» (1973). Произведения, созданные впоследствии – скрипичный концерт, опера «Потерянный рай», «Рождественская симфония», Te Deum, «Польский реквием» – не имеют практически ничего общего с соноризмом.

Быть иконой конкретного стиля, фанатичным пропагандистом раз и навсегда определенного способа сочинения музыки намного легче, нежели всю жизнь искать свой музыкальный язык – живой, естественный, способный адекватно описывать смысловое поле современной европейской и мировой культуры. Достигнув, кажется, вершин профессионального признания как лидер европейского авангарда, Пендерецкий нашел в себе мужество не «бронзоветь» в удобной и безопасной роли «символа эпохи».

Безусловно, Кшиштоф Пендерецкий был и останется польским национальным художником. Совершенна и профессиональна форма его произведений в любых жанрах, мастерски владеет он тембрами, красочностью оркестровых и хоровых звучаний. Яркий пример тому – вокальный цикл на стихи польских поэтов «Повеяло на меня морем снов…», премьера которого состоялась в январе 2011 г. в Варшаве под управлением Валерия Гергиева. В нашей беседе, состоявшейся в том же году во время конкурса Чайковского, на котором Пендерецкий в качестве члена жюри оценивал мастерство участников-виолончелистов, я задала маэстро вопрос, интересовавший меня давно:

– Галина Жукова: В Вашей работе с поэтическими текстами на разных языках (от церковнославянского до арамейского) ощущаете ли Вы язык литературного первоисточника как нечто целостное, как способ познания мира? Сказывается ли это на интонационных особенностях Вашей вокальной музыки в каждом конкретном случае?

– Кшиштоф Пендерецкий: Да, действительно, в каждом случае работа происходит по-разному… Был период, когда меня больше интересовала именно сама окраска человеческого голоса. Тогда же я занимался поисками в области окраски тембров инструментов – и находил новые решения в рамках этого звукового, сонористического слоя. Но в дальнейшем часто бывало так, что именно текст, т.е. его содержание, меня вдохновлял. Далее, то, как это содержание реализуется в конкретном языке, и, соответственно, само звучание этого языка меня также наводило на какие-то решения – и это уже получался как бы новый, дополнительный слой… Я уже думал над структурой, исходя из многомерности и интонационного богатства конкретного языка. Свои вокальные произведения я писал на тексты на очень разных языках – и каждое звучит по-своему. Например, «Кадиш», в котором действительно использован арамейский текст – и там соответственно своя, совершенно особая интонация. Получается интересная вещь – своего рода игра с языком. Конечно, всегда хочется точно передать содержание, которое несет в себе язык. Но, в то же время, это содержание должно быть некоторым образом уже преобразовано. Ведь художник не должен показывать природу такой, какая она есть в действительности, а только в преобразованном виде. (Полностью интервью опубликовано на портале remusic.org )

Когда уход в бессмертие личности, общение с которой повлияло на твою жизнь, встает перед тобой как факт, который не в твоих силах изменить, остро понимаешь всю ничтожность бюрократически-абсурдистского мира регалий, званий, рейтингов, и бесконечных бюджетных оптимизаций «вопросов культуры». Так часто настоящее и настоящие теряются в нем, не успев в полной мере получить признание, почести и самое важное – возможность делать свое дело, причитающуюся им по праву масштаба дара.

Даже самые благополучные (исходя из статьи в Википедии и прикрепленного к ней списка наград) артистические биографии всегда скрывают болезненные личные истории непризнания, неприятия, отвержения «ленивыми и нелюбопытными» современниками и соплеменниками. Ведь ценить при жизни мы не умеем. Отрадно, что в 2003 году Санкт-Петербургский государственный университет по представлению Философского факультета присудил Пендерецкому степень доктора honoris causa.

Кшиштоф Пендерецкий ушел в год, на который приходится большое количество юбилейных и памятных дат – 250 лет со дня рождения Бетховена, 210 лет со дня рождения Шопена…Запомнится нам 2020-й и как год катастроф, разрушения привычных жизненных сценариев, разрыва связей, потери точек опоры. Наверное, так было предопределено.

В одном я уверена – Петербург Пендерецкого как явление культуры существует и продолжит существовать. И, возможно уже скоро станет темой новых музыкальных и не только текстов – на разных языках.

A w tem, coś grał – i co? zmówił ton – i co? powie,

Choć inaczej się echa ustroją,

Niż gdy błogosławiłeś sam ręką Swoją

Wszelkiemu akordowi –

A w tem, coś grał, taka była prostota

Doskonałości Peryklejskiéj,

Jakby starożytna która Cnota,

W dom modrzewiowy wiejski

Wchodząc, rzekła do siebie:

„Odrodziłam się w Niebie,

I stały mi się arfą – wrota,

Wstęgą – ścieżka…

Hostię – przez blade widzę zboże…

Emanuel już mieszka

Na Taborze!”

Cyprian Kamil Norwid, Fortepian Chopina (fragment)

REQUIEM aeternam dona ei, Domine, et lux perpetua luceat ei. Requiescat in pace. Amen.